Статьи и интервью

< в раздел Прессы

Литературная газета, вып. 13

Прогнувшийся

В безмятежные 60-е годы на тихой московской улице Ленивке – протекало отрочество и взросление Андрюши Макаревича. Впрочем, взрослел он не слишком быстро – позднее в мемуарах он не раз отметит, что был худеньким, слабым и хилым на фоне своих сверстников. Часто он оказывался самым маленьким в подростковой компании, что тоже не придавало ему уверенности в себе. Дальнейшие страницы его биографии покажут, что в зрелые годы наш герой многое сделает для того, чтобы компенсировать детские комплексы. Он будет навёрстывать упущенное…
В детстве Макаревич не любил есть. Сам он описывает показательный, хотя и не очень правдоподобный случай из своего нежного возраста: оказавшись в детском саду, мальчик всячески противился тому, чем его пичкали – рыбьему жиру, макаронам, котлетам… Для борьбы со взрослым тоталитаризмом (вон когда ещё начал он своё противостояние системе!) он разработал действенное средство: когда воспитатели отворачивались, насаживал котлету на вилку и ловко зашвыривал её на шкаф, стоявший за его спиной. Верить в это не хочется: в любом случае маленького хулигана тут же наградили бы заслуженной затрещиной. Но дело даже не в этом. Свои милые проказы юный метатель котлет в своё время компенсирует организацией кулинарных телепрограмм и издательской деятельностью в этой области. Впрочем, об этом позже.

Отец будущего Макара – кличка Андрея Макаревича по рок-тусовке – был не абы кто, а довольно влиятельный член Союза архитекторов СССР. Да и как бы иначе семья их обосновалась в самом центре столицы! Советская власть всегда пригревала тех, кто рвался к переустройству Первопрестольной. Тут есть ведь где разгуляться творческому гению! Но одни – вроде зодчего Посохина – свои дивные дива творили на отечественной земле, а другие регулярно катались за рубеж. Будучи специалистом по освещению помещений, В.Г. Макаревич участвовал в оформлении выставочных павильонов. В свободное от командировок время он профессорствовал в вузе. В те годы, к слову сказать, быть профессором в московском институте означало – принадлежать к высшим кругам общества.
Архитекторы в штатском, ездившие за казённый счёт за бугор, имели неплохую возможность сравнить нашу жизнь с масштабами загнивания капитализма, то есть держали фигу в кармане и тем самым незримо осуществляли политический протест. Подсознательными протестантами были и их отпрыски, что доказал наш герой в ходе стоического противоборства злонамеренному закармливанию.
Ещё больше юный Макаревич с малых лет противился всему тому, что его окружало: ему не нравились здешние товары, здешние порядки, здешние законы. В отличие от большинства ровесников, Андрюша имел возможность с чем сравнивать: его отец – устроитель выставок – регулярно бывал за кордоном и привозил оттуда заграничные игрушки, деликатесы, шмотки. Разумеется, всё это пленяло воображение будущего рок-певца: «С каким трепетом я лез в этот чемодан! Я нюхал вещи, приехавшие из другого мира, – это был совершенно незнакомый и прекрасный запах…» И совершенно иную реакцию у мальчика вызывало наше, местное: «Почему машины, дома, одежда, фонарные столбы, почтовые конверты, эстрадные певицы, мебель, вывески магазинов, обложки журналов, партийные транспаранты и портреты Ленина, – почему всё такое уродливое? Это было неприятие советской власти на эстетическом уровне».
По поводу своей отрасли мемуарист выражается ещё более резко: «Советская эстрада советских времён (конструкция-то какая, спаси Бог! – С.К.) заслуживает отдельного исследования. Как болезнь. Во-первых, она была уродлива сама по себе – как всё, изготовленное советской властью либо по её одобрению. У власти, врущей всему миру и самой себе, просто не могло получиться ничего честного – во всяком случае, на сцене…»
Ответственное заявление. Но хочется возразить: во-первых, на эстраде должно получаться не у власти, а у исполнителей. Притча о плохом танцоре будет тут более чем кстати. Во-вторых, возникает сомнение: а жил ли автор воспоминаний в советское время. Он что, не слышал о советской космонавтике, самолётах, оружии, балете, хоккее, лыжах и гимнастике, об учёных и инженерах, о художниках и полководцах? Да и водка с икрой, хоть и не в советские времена придуманы, за годы советской власти качества не утратили. Качество русского продукта безоговорочно признаётся, в том числе и столь ценимой Макаревичем заграницей. Да был ли нашим соотечественником Андрей Вадимович? А если уж говорить о неконкурентоспособности, то прежде всего это относится к нашей эстраде: именно она до сих пор не принесла нам ни единого лаврового листочка ни на каких конкурсах «Евровидения», нигде…
У Андрея Макаревича чемоданное диссидентство, повторяю, началось в форме борьбы с котлетами и макаронами. Ребёнку простительна любая шалость. Непростительно то, что и сегодня, когда многие российские дети недоедают, Андрей Вадимович не чувствует святотатства в том, что с энтузиазмом живописует нам, как в порыве детского эгоизма разбрасывал и гноил продукты…
Ему ничего этого было не жалко. Потому что всё окружавшее героя в те годы воспринималось им как совок. Словечко это, как говорят, изобрёл соратник Макаревича по рок-ателье Александр Градский. Слово обидное, подловатое. Ярлык, от которого не отмыться, даже если ни в чём не виноват. Сказали: «совок», и это как будто про тебя – иди, оправдывайся, а тот, кто произнёс его, вроде бы ни при чём – он словно из другого теста. На самом же деле всё абсолютно наоборот. Ведь тот, кто говорит: «совок», он совок и есть, потому что демонстрирует именно названные стереотипы и ухватки.
С оттенком тонкого, но несомненного презрения Макаревич отзывается о тех, кто, по его мнению, идёт на компромиссы с властью: его оскорбляет, что поклонница сравнивает его с В. Добрыниным, свысока судит о М. Пахоменко, С. Намине, Э. Хиле, С. Ротару, группе «Ариэль». Его раздражает не только совковость их искусства, но и народность их выступлений: «…всех принимали блестяще, кроме, пожалуй, «Ариэля» и группы Стаса Намина. И не потому, что они плохо играли – сыграли они отлично, – а потому, что «Ариэль» со своими как бы народными перепевами и Стасик с песней Пахмутовой «Богатырская наша сила» совершенно не попали в настрой фестиваля…»
Согласитесь, эта формулировочка многого стоит: главное, выходит, не мастерство, не искусство – а попасть в настрой. То есть та же идеология. Важнее всего – уловить тайные подводные течения. А уж если попал в точку, то лови момент, делай карьеру…

«КАК СТРОИЛИ ЛОДКИ»
Довольно рано юный Макаревич проникся идеей музыкального творчества. Не национального, разумеется, а какого-то иного, иностранного. Которое неизмеримо выше отечественной эстрады. Которое к нам не пускают, ставят всевозможные препоны; для маскировки песен современных западных исполнителей иногда даже приходилось снабжать их такими унизительными характеристиками, как «народная английская песня». Но сам он не мыслит себя без сцены, хотя и поступает (на всякий пожарный) во вполне респектабельный Архитектурный институт (знаменитый МАРХИ, где ранее учился не менее знаменитый А. Вознесенский). Архитектура его, впрочем, нимало не интересует. Она – всего лишь ширма и в годы учёбы, и во время работы в таинственной фирме «Гипротеатр», прикрытие для методичных занятий рок-искусством.
Толчком для решения в выборе жизненного пути стало прослушивание записи знаменитой ливерпульской четвёрки. Услышав их пение, Макаревич раз и навсегда решил добиться успеха на этом поприще. «Битлз» действительно были тогда удивительно популярными, и многие сверстники Андрея Вадимовича подпали под их обаяние.
Итак, он решает стать похожим на битлов. В воспоминаниях «Всё очень просто» подробнейшим образом описывается история формирования и становления группы «Машина времени», лидером которой стал А. Макаревич. То, что он должен быть лидером, сомнения не вызывало. Непреложным законом считалось также и наличие однозначного лидера (у битлов, кстати, с этим всё было гораздо сложнее): «И каждый пятый, как правило, был у руля…» Важнее вот это ощущение команды (молодогвардейских пятёрок, октябрятских звёздочек, пионерских звеньев), во главе которой необходимо оказаться. Это очень симптоматично. И очень по-советски.
Макаревич в деталях сообщает, как постепенно складывалась впоследствии широко известная группа. Что характерно, им описываются исключительно внешние события: достать гитару, усилитель, колонки, барабаны… выступить на таком-то сейшене (любимое слово А.М.)… съездить на юг или в Питер, чтобы найти контакт с коллегами. Наверное, это действительно важно для становления ансамбля и интересно для фанатов. Но удивляет, что ни слова не сказано о том, как же писались тексты (а ведь именно за них, кажется, рок-группу оценили слушатели), какие эстетические, философские или этические проблемы решали для себя авторы, что происходило с душой и совестью.
В песнях ещё изредка встречаются элементы сомнений и неуверенности в себе: «Бывают дни, когда опустишь руки…», но в мемуарах всё предельно ясно: отрепетировали, сыграли, насладились обществом фанаток. О лирических похождениях Андрея и его команды, впрочем, упоминается довольно скупо: «…на пятьсот студенток приходилось около двадцати юношей и ещё, собственно, мы. Ничего больше рассказывать не буду». Всё! И зашибись!..
Мемуары лидера рок-группы пестрят именами приходивших в команду и уходивших от неё музыкантов. Некоторые, кажется, метались туда-сюда много раз. Для фанатичных поклонников, вероятно, такая скрупулёзная информация может быть любопытной. Но беда в том, что все эти приходы и уходы, как правило, имеют откровенно внешний, технический характер: тот вписался, этот не вписался. Ни слова о художественных, идейных, духовных разногласиях. Какая-то мелочная, мышиная возня.

«ГОНИМЫЙ – КЕМ, ПОЧЁМ Я ЗНАЮ?..»
Статус гонимого в нашей культуре издавна обладает какой-то удивительной притягательной силой. Не знаю, когда это началось – с князя Курбского или протопопа Аввакума, но человек, испытывавший притеснения от властей, приобретал в глазах общественного мнения особую популярность и значимость.
Наши современные либеральные демократы от культуры – вообще особая статья. Они весьма удобно расположились в нише нынешнего официального искусства, со времён перестройки и доныне обласканы Западом (гранты, поездки, интерес исследователей), получают всевозможные престижные и денежные премии, входят в различные советы и комиссии. Но… чего-то им всё равно не хватает, и большинство из них заняты сочинением и распространением легенд о трагических перипетиях своего прошлого. Мало того что они сегодня как сыр в масле катаются, им необходимо утвердить миф о гонениях и репрессиях против них в оны дни. Хочется побыть в шкуре несчастного и обиженного. Расчёт простой: русская публика отзывчива и сердобольна – пожалеет, будет больше любить и восторгаться. Причём наблюдается удивительный парадокс: люди, по-настоящему настрадавшиеся (О. Волков, Л. Бородин, И. Шафаревич, А. Зиновьев и др.), не любят вспоминать о своих испытаниях, зато те, кто всегда жил припеваючи, выпячивают мнимую гонимость. И постепенно аудитория начинает в неё верить!
В начале 90-х годов Игорь Тальков спел:

Он когда-то был гоним,
мы на него молились.
Он такие песни пел,
что стыла в жилах кровь…

В этой песне нигде не сказано, о ком конкретно идёт речь. Можно сказать, что здесь выведен образ, как говорится, собирательный. Но вряд ли стоит сомневаться, что наиболее подходящий прототип здесь – Андрей Макаревич, рок-кумир 80 – 90-х годов, лидер группы «Машина времени».
И впрямь он обладал тогда именно такой репутацией: непризнанный, непокорный, бескомпромиссный. Его не признавал официоз, не пускали на телевидение, всячески зажимали. И всё из-за чрезмерной остроты текстов и независимости поведения. И только перестройка и демократические перемены позволили его таланту реализоваться в полной мере. Такова официальная легенда. Но тут же начинаются серьёзные вопросы.
Во-первых, широко распространившаяся популярность группы «Машина времени», непрерывные выступления её в самых непредсказуемых местах уже вызывает сомнения в серьёзной гонимости. Андрей Вадимович упоминает о своей причастности к хиппи, называя её системой (по такому прозрачному намёку можно понять, что это была организация, противостоявшая советской идеологической машине). Описывая многолюдные акции советских хиппи, он скромно умалчивает о тех общеизвестных случаях, когда власти во время демонстраций «детей цветов» довольно ловко отсекали голову движения, брали на крючок их лидеров, происходивших главным образом из привилегированных, элитных московских семей, и они становились заурядными осведомителями КГБ.
Во-вторых, сами тексты песен тогдашней «Машины» плохо укладываются в рамки сколько-нибудь серьёзного протестного искусства:

Всё очень просто –
Сказки – обман,
Солнечный остров
Скрылся в туман…

Или вот ещё:

Кукол снимут с нитки длинной
И, засыпав нафталином,
В виде тряпок сложат в сундуках…

При очень сильно развитой фантазии можно предположить, что в тексте содержится намёк на не вполне самостоятельных социалистических вождей. Но взгляните на сегодняшнюю политическую карту и убедитесь, что марионеток с тех пор стало ничуть не меньше. Даже наоборот, но про них Макаревич не пишет. Потому, что эти марионетки – свои, социально близкие.
А вот пример поэтического творчества соратника по перу и струне А. Кутикова:

И уж если откровенно,
Всех пугают перемены,
Но – будут всё равно…

Здесь, наоборот, налицо трусоватость, опасение, как бы чего не вышло. Но также и страстное желание перемен – в свою пользу. Кстати говоря, сходные мотивы звучали в песне другого рок-кумира тех лет В. Цоя: «Перемен! Мы хотим перемен!..» Грустно и смешно слышать сегодня этот нехитрый лозунг, более всего напоминающий песню нерадивых школьников, прямо как у нынешних оранжевых крикунов с Крещатика.
Одним словом, ничего крамольного в песнях «Машины» не было. Дети элитных советских семей, они существовали за счёт государства, бесплатно учились и прочее… Но имидж был именно такой: бедные, гонимые, непризнанные. Куда бы ни поехали на гастроли, всё срывается, то дождь, то местные бюрократы, то недоворот ГКЧП. Но как только начинается разговор о реальных последствиях и репрессиях, то всё выглядит более чем неубедительно: ну раза два арестовала милиция (а кого из нас она не арестовывала?), ну вызвали в партийную инстанцию (после этого Андрей Вадимович тут же пишет жалобную спасительную бумагу в ЦК), ну имел БГ (Борис Гребенщиков) неприятности по комсомольской линии. И это – репрессии?
А контактами с официозом «гонимые» ничуть не пренебрегали: «Сдача спектакля худсовету Росконцерта и Министерству культуры прошла на ура, – откровенничает А.В. Макаревич. – Очень, кстати, помог наш куратор из горкома партии, который дал нам блестящую характеристику и выразил чувство глубокого удовлетворения по поводу того, что мы прибились наконец к серьёзному берегу». Чувствуете, что за дивный стиль?
Или вот воспоминание о тбилисском фестивале: «В Москву мы вернулись на коне, «лопаясь от скромности», увешанные грамотами, призами и подарками. «Советская культура» напечатала какую-то маленькую растерянную, но, в общем, позитивную заметочку о нашем лауреатстве. Тогда попасть в «Советскую культуру» – это было что-то. В те времена газеты ещё о ком попало не писали».
Так это что, мученичество, что ли? Голгофа или всё же карьера? Постыдились бы. Кстати говоря, когда на рубеже 80 – 90-х годов А. Градский работал над рок-оперой «Стадион» (тексты, сочинённые самим Градским и М. Пушкиной, представляют собой тему для отдельного разговора). Так вот, Макаревичу в этом социал-демократическом полотне была предоставлена партия Священника, человека абсолютно лояльного и покорного действующей власти. Как видим, собрат по струне хорошо сознавал, какая роль наиболее подходит лидеру «Машины».
Но имидж советского великомученика настолько притягателен, что становится своего рода сценическим образом группы. В 80-е годы Виктор Астафьев с возмущением писал о том, как в Красноярск на гастроли приезжают упитанные молодцы в импортных джинсах и дублёнках, а на сцену выходят в ободранных дерюжках и с верёвочками на шеях. Ну как же – гонимые!.. Кто-нибудь попробует возразить: это, мол, художественное решение, костюмированное шоу, грим… Конечно, артист имеет на это право. Но ведь именно рок-исполнители постоянно твердили о слиянии жизненного и сценического имиджа! Именно они бравировали естественностью и цельностью бытового поведения и искусства. У них всё строилось на искренности и непосредственности. По крайней мере, это было утверждено как принцип (в отличие от той же презираемой ими попсы или эстрады). И их слушатели этому верили.
Но принцип прибедняться вошёл у Андрея Макаревича в застарелую привычку. Он описывает свои летние вояжи на юг (играть «за будку и корыто»), и нас приглашают сочувствовать его группе: они поехали на гастроли на Черноморское побережье Кавказа и не взяли даже денег на обратную дорогу и по пути назад побирались.
В другой раз он перебрал на даче у Никиты Михалкова, заблудился в погоне за девушкой и спьяну не мог найти обратную дорогу. Словом, сердце обливается кровью, как прочтёшь о его мытарствах. Как говорил мольеровский Оргон о Тартюфе: «Ай, бедный!..»

«А ТЕПЕРЬ ОН ПОУМНЕЛ…»

У песни Талькова было и продолжение:

А теперь он поумнел,
И песни изменились,
Но, видно, сдвинулся прицел,
И он поёт не то!..

По сравнению с песнями 70–80-х годов позднее творчество Макаревича и его группы производит ещё более странное впечатление. То, что писалось и исполнялось прежде, при всём его сходстве с попсой, было всё-таки востребовано публикой, принято молодёжью, состоятельно с музыкальной стороны. Но назовите хиты позднего Макаревича? Они время от времени появлялись, да только настрой этих песен разительно отличается от тех ранних творений:

Не стоит прогибаться под изменчивый мир –
Однажды он прогнётся под нас…

К этому концептуальному лозунгу мы ещё вернёмся. А вот шедевр более значительного пафоса и свойства, родившийся в трогательном творческом союзе с Максимом Леонидовым:

Тонкий шрам на любимой попе –
Рваная рана в моей душе…

Вот чем обернулся декларативный и демонстративный рок-протест прошлых десятилетий: взамен умеренно либеральных идеалов юности пришли китч, антиискусство… В книге Макаревича «Сам овца» автором предпринимается попытка установить смысл слова «пошлость». Приводятся различные суждения, формулировки, своё собственное понимание. Пошлым признаётся даже известный клип Дж. Леннона «Imagine», который, по мнению Макаревича, больше подошёл бы группе «Белый орёл». Насчёт этого ещё можно поспорить, но на самом деле «всё очень просто»: процитируйте строчку из песни про любимую попу, и не нужны никакие другие дефиниции.
Творческая «эволюция» была вполне поступательной, закономерной. Когда-то молодой рок-певец проникновенно исповедовался перед своими поклонниками:

Я видел хижины и видел я дворцы.
Дворец кому-то тот же дом.
Я не заметил, что они счастливее, чем мы,
Хоть и не мне судить о том…

Логика, согласитесь, довольно простая: материальное процветание – не самое главное в жизни, богатые тоже плачут, а честной бедности своей стыдиться не надо. Красивые лозунги, не правда ли? Исходя из них, олигархов стоит уравнять с бомжами и тем самым навсегда утвердить принцип социальной справедливости. Не надо завидовать удачливым предпринимателям, политикам, возглавляющим хит-парады звёздам: все мы равны.
Много раз Андрей Вадимович в интервью и воспоминаниях клялся именами ансамбля «Битлз». Имена Джона Леннона, Пола Маккартни и других битлов звучат для него как святцы. Им он хотел бы и пытался подражать в своём творчестве, и следы этого влияния несомненны. Но в авторской позиции ливерпульской четвёрки и лидера «Машины времени» есть принципиальные, так сказать, концептуальные расхождения: английская группа нашла слова в защиту обездоленных людей, они не пытались уравнять в правах хижины и дворцы, нищенку Элинор Ригби и миллионершу миссис Вандербильд, патера Маккензи и Папу Римского… А вот Макаревич попытался убедить своих слушателей, что богатство и нищета не имеют принципиальной разницы, но сам при этом постарался стать, скажем так, весьма преуспевающим и респектабельным джентльменом.

В «ПРОГНУВШЕМСЯ МИРЕ»
Один из лейтмотивов песен и мемуаров Андрея Макаревича – уверенность в том, что мир должен измениться, «прогнуться под нас». Начавшаяся перестройка и либерализация общественной жизни встречена им на ура, а самым драматическим пунктом новейшей истории, по его мнению, стали августовские события 1991 года. Об этом знаменательном моменте государственного строительства довольно подробно рассказывается в части воспоминаний, которая названа «Дом».
В уже упоминавшейся песне Макаревича были такие строки: «Но лишь потом я вспомнил дом…» Ну ладно, что не сразу, а только потом, ведь главное – вспомнил. Но странные получились воспоминания. В центре этого фрагмента текста, в качестве центрального эпизода, помещён рассказ, как Макаревич вместе с Юзом Алешковским, а затем и с Иосифом Бродским записывает в Нью-Йорке музыкальные альбомы. Потом подробнейшим образом описаны собаки музыканта. Здесь же рассказано о подмосковном владении певца под Мытищами. Ещё раньше упомянута квартирка на Комсомольском проспекте. Коммуналка на Ленивке называлась выше. Таким образом, понять, что же именно ассоциируется у Макаревича с домом, непросто.
Только к концу всё немного проясняется: это – Белый дом, куда он примчался защищать демократию от алчных и агрессивных гэкачепистов в августе 1991 года: «Знаете, какое было настроение? Очень хорошее. Каждый пришёл сюда сам и понимал, почему он здесь и зачем, и от этого было светло, и нигде я больше не видел таких прекрасных лиц. Не знаю, чем бы всё кончилось, если бы ГКЧП (даже сочетание букв – мерзкое) решился на штурм, но народу бы полегло много – очень было непохоже, что эти ребята побегут». Такой вот был геройский настрой, а по радио «Эхо Москвы» то и дело гоняли в те дни песню «Машины времени» – «Битва с дураками».
Мемуары «Дом» написаны, судя по датировке, вовсе не по свежим следам (в книге обозначен 2001 год, десятилетняя годовщина ельцинской победы). Поделись автор своими откровениями в 1991 – 1992 годах, это было бы простительно. Тогда демократическая эйфория была такова, что многие думающие люди подпали под её воздействие: тот же Игорь Тальков, помнится, участвовал в помпезном концерте на ступенях Белого дома и пел: «Сатана гулять устал» – за что, кстати, скоро сам жестоко поплатился. Словом, напиши Макаревич свои заметки году в 1992-м, то и претензий было бы меньше.
Дело в том, что, описав свою и Бориса Николаевича роль в деле учреждения демократии и борьбы с дураками, автор воспоминаний ставит жирную точку, даже «не повернув головы кочан» в сторону событий октября 1993 года, когда уже не мнимая опасность, а реальный танковый обстрел Верховного Совета унёс сотни человеческих жизней. Эта битва умных с дураками Андрея Вадимовича не взволновала, так же точно, как другие подобные битвы – в Сербии, в Косове, в Ираке, в Чечне...

Правда, жить в изменившемся мире на первых порах было нелегко. Исполнение прежних песен нужной отдачи не приносило: требовалось отыскать для процветания новую синекуру. И тут на помощь артисту пришли подавленные детские влечения. Так родилась идея телепередачи «Смак» о поварском искусстве, которая не так давно завершила своё существование.
Ничего дурного в этом деле, разумеется, нет. Такие программы идут повсюду, у них есть своя аудитория, они даже могут мило и культурно смотреться. Если бы не одно «но»: делать свой «Смак» Андрей Вадимович начал в полуголодные годы (начало 90-х), когда общество (особенно в провинции и ближнем зарубежье), оглушённое шоковой терапией, с завистью наблюдало за тем, как на столичном телеэкране творится неприкрытый культ обжираловки. Дорогие, изысканные продукты, хитрые рецепты, тонкости кулинарного искусства выглядели оскорблением и издевательством в тех семьях, где не хватало денег, чтобы купить ребёнку яблоко.
Дальше – больше: «Смак» стал превращаться в настоящую корпорацию, занимающуюся издательским, рекламным и даже промышленным делом на ниве пищевых продуктов. Дела пошли в гору, а песни стали отходить на второй план, группа стала собираться от случая к случаю, в основном для юбилейных концертов и коммерческих туров по провинциальным стадионам. Репертуар оставался по преимуществу прежним. Скромное обаяние команды стало ещё более умиротворённым и буржуазным: ещё бы, мир-то наконец прогнулся под них, а не под полуголодных граждан «свободной» России.
Сфера материального удовлетворения – еда – оказалась как бы в центре мироздания. Общество безудержного потребления, о котором так долго говорили наши прогрессивные экономисты и социологи, стало активно раскручиваться новым агитпропом. Поэтесса из Кишинёва О. Рудягина написала об этой хитрой подмене духовного материальным:

Под яростную дудку
Попрания основ
К религии желудка
Ведёт нас Крысолов…

Вообще говоря, в поварском колпаке и фартуке А. Макаревич смотрится достаточно органично (хотя немного смахивает на масона). Можно было бы даже порадоваться за человека: наконец он нашёл себя. Милый, обаятельный, улыбчивый парень приглашает известного гостя, вместе с ним варганит какое-нибудь экзотическое кушанье, потом для аппетита они выпивают немножко, трапезничают, а зрители в студии и у себя дома, глотая слюнки, любуются идиллической картиной. Это вам не котлеты и макароны из детского сада и не пельменная советских времён. Это высокая культура потребления пищи! И всё это достаточно убедительно, вот только хочется спросить: а при чём здесь рок? При чём независимость и неподкупность? Непостижимо.
Кулинарные досуги сегодня, конечно же, не исчерпывают круга интересов Андрея Макаревича. Он продолжает концертировать и очень даже успешно в плане оплаты труда (см. заметку в досье). Занимается дальнейшим перетряхиванием состава «Машины времени» (одним из последних её был вынужден покинуть Пётр Подгородецкий, очевидно, не устроивший Макара уровнем своего клавишного мастерства). Несколько раз легендарная группа выходила со своей аппаратурой на Красную площадь. Мир прогнулся. Жизнь удалась.
Макаревич занимается устроительством собственных выставок (он же архитектор, а следовательно, художник). Более чем активно борется за авторские права. Ныряет на дно морское. Другие делают это за деньги, а Макар сам зарабатывает на этом. Вот ведь как всё удачно сложилось у человека в прогнувшемся под него мире!..
Мне кажется, сущность карьеры Андрея Макаревича тоже состоит в том, что он – не тот человек, за которого долго и упорно стремится себя выдавать. Это не стойкий борец с режимом и не жертва его, а порождение – тип, которому комфортно при любой погоде. А мы почему-то должны верить байкам о его непримиримости.

ДОСЬЕ «ЛГ»

Чувство полноты

Стиль мемуаров Андрея Макаревича наверняка сообщит впечатлениям просвещённого Читателя именно полноту, а не чувство муторной недосказанности, недостаточности, иначе говоря, некоторой ущербности, вызывающей у потребителей жёлтой прессы зверский аппетит на доклёвывание остатков добычи стаи папарацци. Или же заставляющей прочь от себя отшвырнуть четверть правды мемуаров – их сейчас более чем навалом на книжных развалах Отечества – как государственных деятелей времён первой «оттепели», так и крупных гэбистов эпохи застоя.

Юз АЛЕШКОВСКИЙ

Послесловие к книге «Сам овца»

Поэт ты или не поэт?

Однажды мы сидели за столом с Александром Градским и пили шампанское, не помню уж, по какому поводу. Вдруг Градский поднёс бокал с вином к уху, глаза его затуманились. Потом Градский сказал: «А ну-ка, Макар, вот мы сейчас проверим – поэт ты или не поэт. На что похож звук?» С этими словами он поднёс шипящее шампанское к моему уху. Звук действительно напоминал что-то знакомое. «Может быть, шум стадиона?» – неуверенно предположил я. «Ни х...я ты не поэт! – расстроился композитор. – Вода в бачке так журчит!»

А. МАКАРЕВИЧ

«Сам овца», М. Захаров, 2001

Борец за авторские права

Именно эти деньги и послужили причиной раскола в едином Российском авторском обществе… В отличие от прежнего общества в состав РОАП (Российское общество авторов и правообладателей) вошли не только авторы и их наследники, но и фирмы-правообладатели – те самые «акулы» шоу-бизнеса… Президентом правления был избран Андрей Макаревич. Смятение в Российском авторском обществе началось только после того, как РОАП предложило ВГТРК перезаключить соглашение на более выгодных условиях. Так, если РАО требовало себе 2% отчислений от прибыли телеканала, то г-н Макаревич хотел получить всего 1,8%. Казалось бы, мелочь, но на кону оказались миллионы долларов. И вот накануне Нового года дирекция ВГТРК приняла предложение Макаревича…

А. ЛЮТЫЙ

«Акулы и пираты», Большой город, 21.05.2004

Макаревич обогнал Пугачёву

Кто больше всех зарабатывает на нашей эстраде?

И вот главная сенсация – оказывается, больше всех за один концерт получают совсем не Алла Пугачёва и не Филипп Киркоров… А рекордсмены – ветераны российского рока – «Машина времени» и «ДДТ». Они получают минимум 20 тысяч (долларов. – С.К.) за концерт, причём ездят они исключительно в туры, что резко поднимает финансовый КПД. Так что «самые-самые» у нас – это Андрей Макаревич и Юрий Шевчук.