Статьи и интервью

Нет, он не скуп на слова. Просто то, о чем обычно спрашивают журналисты, слишком для него очевидно. Отсюда — «да что об этом говорить», «меня это не волнует», «так уж я устроен». Разговорить его не удавалось почти никому. Сам же он при всем своем нежелании и неумении отвечать на вопросы охотно идет на интервью и после двадцатиминутной беседы, в которой вопросов больше, чем ответов, считает, что наговорил на небольшую книжку.

— Многие люди, которые, как и вы, находились долгие годы в духовной оппозиции, сейчас воспринимают это как собственную привилегию и чуть ли не профессию, и очень сердятся, когда им некому оппозиционировать. С вами этого не произошло. Вы сегодня достаточно лояльны. Что же изменилось — время или вы сами?

— Оппозиция никогда не была для меня ни потребностью, ни самоцелью.

— У них тоже сначала не была.

— Почему? Кто-то, наверное, находил в этом удовольствие, кто-то — карьеру и мог работать только протестуя против чего-то. Я находился в оппозиции потому, что мне мешали делать мое дело. Теперь не мешают. Я делаю то, что хочу и как хочу.

— А вам никогда не хотелось из духовной оппозиции уйти в духовную эмиграцию? Ведь можно было просто прекратить делать то, чему мешали.

— Нет, такого желания не было. Мне нравится заниматься тем, чем нравится, и не нравится, когда этому мешают. Все на очень простых вещах замешано.

— Своей лояльностью вы не разочаровали тех поклонников, которые любили когда-то Макаревича-бунтаря?

— Я не собираюсь исполнять чью-то роль, независимо от того, чего от меня ждут.

— То есть — их мнение вас не очень колышет.

— Абсолютно.

— А чье мнение вас колышет?

— Собственное.

— А есть люди, чьим мнением вы дорожите?

— Люди, чье мнение является для меня определяющим, настолько интеллигентны, что предпочитают его не высказывать. Считают, и совершенно справедливо,что я в состоянии сам решать, чем и как мне заниматься.

— А вы часто высказываете кому-то свое мнение?

— Нет, особенно, если оно негативное. Если мне что-то нравится, всегда об этом говорю, если нет — считаю себя не в праве, пока человек сам об этом не спросит. Кто я, судья?

— Ваше имя для нескольких поколений молодежи было символом социального протеста. А что такое сегодня социальный протест? Нужен ли он и, если да, то в каких формах?

— Социальный протест — против чего? Давайте выясним. Против того, что за 80 лет вырастили нацию покалеченных людей? Тогда надо просто читать хорошие книги. Неужели вы не понимаете, что наша власть — плод того, что люди здесь не вполне здоровы и нормальны? Нет смысла сковыривать прыщик с тела, когда оно больно изнутри.

— Раньше вы тоже занимались тем, что сковыривали прыщики.

— Ровно настолько, насколько меня это волновало. Видимо, был моложе. Меньше опыта было. Мне неинтересно сейчас сочинять песни про нашу власть.

— А про что интересно?

— Не могу сказать, что задаюсь какой-то конкретной темой. Обычно приходит режиссер, который ставит спектакль или снимает фильм. Что у него там получится - неизвестно, но он так возбужден своей идеей, что может и меня втравить в это дело. Я завожусь, делаю ему песни, потом выясняется, что фильм не получился, спектакль не пошел. А песни остаются.

— Часто так бывает, что спектакль не идет, а песни остаются?

— Бывает. Но чаще мне самому приходят в голову какие-то мысли. Правда, я человек ленивый и стараюсь себя не насиловать.

— Андрей, а как вы относитесь к нынешним шестнадцати- и двадцатилетним? У вас нет раздражения, усталости? От них, от их фанатизма?

— Фанатизм был лет шесть-семь назад. Тогда было тяжело. Я вообще отрицательно отношусь к любым формам сумасшествия.

— Тогда вас должно было просто пугать, что каждый сотый в стране сходит с ума по «Машине времени».

— Я действительно боялся своих поклонников. Но сейчас большая часть их выросла, стала более нормальной.

— А вы ощущаете их «своими»?

— Право, я не занимаюсь их анализом. Приятно, когда люди пришли на концерт, неприятно, когда не пришли.

— Ну, с вами такого не бывает.

— Почему же, бывает. Не по нашей вине, и не из-за того, что популярность упала. «Машине» скоро будет 25 лет, а популярность, наоборот, даже больше стала, так как по телевизору чаще показывают. Но ведь это наша страна. Если в городе есть две концертные организации, то они, как правило, смертные враги: один делает рекламу, второму надо обязательно ее сорвать. И получается так, что приезжаешь в город, а никто не знает о твоем приезде. Потом, за предыдущие годы мы привыкли, что искусство у нас самое дешевое в мире. В Штатах средний билет на концерт известной группы стоит 40 долларов. Ну, давайте не по курсу считать, а хотя бы по бутылке водки. У нас очень удобно по водке считать. Это 4 бутылки, значит, билет должен стоить две тысячи. Пойдет кто-нибудь за две тыщи на концерт? Кто-нибудь пойдет, но стадион не соберется. Но нет ничего глупее, чем расстраиваться по поводу плохой погоды. Она от этого не улучшается.

— Когда-то в интервью я спросила Леонида Ярмольника, определяется ли его любовь к року дружбой с рок-музыкантами. Он ответил, что восхищается людьми, которые владеют теми искусствами, в которых он не властен. А ваше участие в кино определяется дружбой с актерами?

— Ярмольник вынул фразу у меня изо рта. Потому что в своем жанре я знаю, что и как делается. Поразить меня чем-то очень сложно. А в театре и кино меня удивляет все. Я не понимаю, как это я с Сашей Абдуловым только что курил, а через минуту он уже совсем другой человек. Перед этим я преклоняюсь.

— Да, но Ярмольник и Абдулов не пробуют себя в музыке. А вы пытаетесь заниматься актерским ремеслом.

— Ярмольник пробует себя в телеиграх, передачах. Абдулов — в режиссуре. А потом,что значит пробовать? Я же не пытаюсь играть в футбол. Меня это не интересует. Но почему я должен себе отказывать в том, что мне нравится? Мне и фильм очень хочется снять. Я даже знаю, как это сделаю.

— Рисовать, петь, сочинять, снимать кино, сниматься в кино, играть на бильярде... Что вы еще любите?

— Плавать под водой, кататься на горных лыжах, готовить...

— Вот-вот, давайте остановимся на последнем. Я знаю, что вы классный повар. А кто готовит у вас дома?

— Я.

— Мужчины обычно скромно говорят «я», а потом выясняется, что они подходят к плите раз в году, чтобы приготовить какое-нибудь экзотическое блюдо для больших гостей.

— Нет, я готовлю каждый день и иногда очень от этого устаю. Утешаю себя тем, что у жены масса других достоинств.

— А добыча продуктов? Домашнее хозяйство?

— В основном, тоже я. Но вы напрасно думаете, что я каких-то рябчиков в ананасах готовлю. На 90% — яичницу, бутерброды.