Статьи и интервью

Во все времена существовал и существует тип всеобщего любимца - мужчины с гитарой в руках.

Человек похож на свой дом. В кромешной тьме зимнего дачного поселка — огромная мерцающая шевелюра этого дома в форме гриба, пузырь света, окутанный черной паутиной ветвей, как спустившееся на перекур НЛО.

— В интересном доме живешь...

— Этот дом построил пожарник дядя Паша, фанатичный человек. Строил его двенадцать лет. Все придумал сам, вплоть до этой мансарды со стеклянными стенами. Видимо, он был поэт. На крыше собирался сделать карусель. Не успел. Но у меня жизнь — карусель. За воротами ходит на толстых лапах десятимесячный щенок Батя, размером с медведя-подростка, поворачивает башку-табурет, уши оборваны, как и положено кавказцу, слушает ночь.

Двери покрепче справим,
Рядом на цепь посадим
Восемь больших голодных псов,
Чтобы они не спали, к дому не подпускали
Горе, врагов и дураков.

— Моя немецкая овчарка умерла от старости, и я поехал на птичий рынок искать себе пса, что-то мне сказало, что это надо делать сегодня. Приехал часам к четырем, немцев уже хороших не было, я увидел этого зверя, ему был месяц и я понял: надо его немедленно брать. Сейчас вон уже какой вырос балбес. Когда я был сильно молодой, я себя готовил в биологи и поэтому у меня водилась масса зверья; ужи, гадюки, рыбки, ежи, хомяки, морские свинки. Виварий.

— У тебя должно быть хирургическое отношение к жизни. Слабо разрезать какую-нибудь болячку?

— Запросто. А укол я тебе вколю с удовольствием. Матушка моя была медик, я что-то генетически от нее усвоил: она никогда никакого ликбеза по медицине со мной не проводила, но в нашей команде я всегда выполнял функцию врача. В те годы. У меня всегда аптечка, я разбираюсь в симптоматике, в лекарствах, в общем, никому еще не навредил.

— А откуда эти невозможные бабочки?

— Детская коллекция. Тут — пятьдесят на пятьдесят: каких-то выменивал, а половину вот этими руками поймал.

Внутренности дома набиты причудливым барахлом, разными камнями, корнями, масками, ворованными табличками, сообщающими о карах и штрафах, если полезешь, картинами, гитарами. На спине рояля ряды узких высоких ваз, в них засохшие розы. столпились подсвечники с оплывшими в них свечами.

— Это что еще за следы былого?

— Цветы же дарят на концертах? Я ставлю их в воду, потом они засыхают. А свечи когда-то горели. Или вырубалось электричество, или приходили красивые девушки.

— А чьи фотографии между ними?

— Мой дед. Бабушка с мамой на руках. Мама. Батюшка. А вот семь слоников — признак мещанства, под них нужно бы еще кружевную салфеточку, купил я этих слонов на питерской толкучке, по случаю, рублей за сто.

— Так ты барахольщик! Ты любишь шляться по барахолкам?

— Обожаю. Все вазочки, практически, оттуда.

- И наверняка не берешь эти вещи в руки годами. Это физически невозможно.

— Неправда. Здесь каждая вещица несет энергетику, Это вот естественный вулканический камень с аметистовой друзой внугри, с вулканического острова в Греции, названия острова не помню, а городок, где все было, помню. И когда я беру этот камень в руки, все вспоминается. Хотя вещей, действительно, многовато. Зачем вот эти акульи зубы, эти ракушки? Я все время мечтаю от каких-то вещей избавиться, но не знаю — от каких. Ночь заглядывает в окна черными глазами.

...Там вокруг такая тишина,
Что вовек не снилась нам.
И за этой тишиной, как за стеной.
Хватит места нам с тобой.

А вот стол, где стоят краски. Отсюда родом все замечательные коты. И тот, что писает на цветочек, и тот, что с голубыми глазами и дамской коварной улыбкой накрашенных губ. Рыбы — хитрованы.

— Что такое эти твои коты, а также рыбы?

— Абсолютно то же, что работа в музыке, единственная разница, что в музыке я — самоучка, а здесь имею высшее образование. И если исполнитель на гитаре я очень средний, поэт, в общем, не гениальный, голоса у меня практически никакого, то вот рисую я очень хорошо. Я это могу сказать совершенно точно, положив руку на сердце, и отвечать за эти слова.

— Но это же совершенно несправедливо: человека ценят не за самое сильное его умение...

— Мир вообще основан на несправедливости. Поэтому случившееся меня не огорчает.

— Вообще у тебя очень выигрышный имидж: «Ребята, все путем!» Осознанно лепился?

— Абсолютно не лепился, И никогда я себя как имидж, не рассматривал. Вел себя, как нравится.

Столько всего прошло. Прошла пора «Машины времени» эпохи «Марионеток». Пришли Мамонов, Шевчук, «Наутилус». И умер Майк. И Башлачев. И БГ сказал: «Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране». И отвалил в свое американское сафари. И знаменитая грива Макара стала вдруг пепельной. Пепел стучал в сердце. Самое время обзаводиться лучшим в совке аппаратом. Макар пел: «Кончен день, вечером мне терять нечего. Сяду я и отдохну от дел. И скажу каждому: «Был день однажды мой. И я достиг всего, чего хотел».Такого не делал никто. Он давал невероятную свою аппаратуру поиграть котятам. А то так и не услышат никогда звук, и не узнают: что они могут. Макар был Человек. И никогда — жадиной. Это знали все. И может поэтому слава его не таяла в самые усталые времена. Всегда было что-то во всем, что он делал.

— Никогда не рассматривал себя в зеркало: может что-нибудь поменять?

— Ну, приходилось. Когда мне было девятнадцать лет. Тогда очень хотелось, чтобы волосы не вились, а были гладкими. Как у Леннона. Вот этого ужасно хотелось. Но ничего не вышло. Пришлось быть похожим на Джимми Хендрикса. А тогда, конечно. Тогда шились для концерта цветные рубахи с бахромой и прочими глупостями, дрались дырки на джинсах. Но и это был не персональный имидж, это было причисление себя к определенной касте людей, это было священнодействие.

— Ты и одежду, по-моему, никогда не менял, как ходил в джинсовой, так и...

— Нет иногда хожу в пиджаках.

— Ну да! В каких случаях?

— Когда хочется.

— А когда хочется?

— Не знаю. Смотрю в окно и думаю, не надеть ли пиджак?

— А когда хочешь поправиться кому-то, что надеваешь?

— Смотря кому поправиться. Мужчинам или женщинам?

— Женщинам.

— Надену то, в чем буду себя максимально удобно чувствовать. Так что — черную рубашку и черные портки. То есть, в чем обычно и хожу.

— Никогда не было желания одеться таким рэпером, огромные башмаки, рубашку до колен, ну и так далее...

— Я не лишен способности смотреть на себя со стороны, и таких экспериментов на себе не провожу. Вот чего жалею: не могу носить шляп. Всегда любил шляпы, какой-нибудь стетсон, по лишен возможности. Волосы устроены таким образом, что если надеть чего-нибудь на них, снимешь — на этом месте блин. Поэтому зимой и летом хожу — одним цветом.

— А какой же ты без шевелюры? Неужели ни разу не видел?

— Видел. Когда вышел фильм «Душа», стали узнавать, постригся, надел кепочку. Похож стал на молодого Золотухина.

«Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? Ее нет, нет, нет...» Но однажды из великих динамиков донеслось: «Еще не все дорешено, — пел Макар. — Еще не все разрешено. Еще не все погасли краски дня. Еще не жаль огня, и Бог хранит меня». А школьники, отвечая на вопрос: «Кто такой Макаревич?» сообщали: «Это — телевизионный ведущий, У него передача «Смак». Видимо, он — великий кулинар».

— Знаешь, как тебя воспринимают?

— Конечно. Большая часть — как повара.

— Дети чаще всего видят тебя в ящике за приготовлением еды. Не обидно?

— Это очень обидно какой-то части наших поклонников, которые сами себе придумали Макаревича с гитарой нанеревес, сражающегося с чем-нибудь, но я совершенно не обязан им подыгрывать. Я никогда не занимался борьбой. Я всегда делал то, что хотелось,

— Вообще, с точки зрения женщин, ты, наверное, идеальный мужчина: добрый, разный, не хулиганишь, дом — полная чаша, еду готовишь, да еще и песни поешь!

Макаревича считают своим несколько поколении. И в каждом он другой. Хотя лицо одно. Как не снимай, хоть сбоку, хоть сверху, хоть со спины, все равно получится улыбка от плеча до плеча в облаке волос. Имидж стабильности. Надежности. Гармонии. Того, чего вовсе нет в наши отчаянные дни.

И это небывалый случай, чтобы жил человек у всех на виду, на слуху, и его любили все. Одни — как свою молодость, ровесника, который отстрелялся за все поколение, другие — как отца-основателя, выплывшего к нам на гребне рок-волны, красивый символ. Третьи — как домовитого мужика с золотыми руками.

И есть еще тьма людей, которые угверждают, что они — друзья Макаревича. Кореша и боевые подруги. Имя им — легион. Мальчишка с седой гривой. «Как мысли черные к тебе придут...»

— Кто чаще всего бывает в этом доме? Твои ребята из «Машины»?

— Нет.

— Теперь вы вместе лишь работаете?

— Раньше мы просто жили все вместе, а сейчас все переженились, дети пошли, уже такого нет. А работы много.

— Удивительная вещь, что вы не распались.

— Нам уже поздно.

Взамен наших слов другие придут слова.
Пепел наших костров скрыла трава.
До скорого, брат, в реку дважды войти нельзя —
У наших детей уже другие глаза.

— Кто же бывает?

— Разные люди. Леня Ермольник, Саша Абдулов, Саша Любимов, Ваня Дыховичный, еще несколько человек, читателю их имена ничего не скажут, очень старые мои друзья. К сожалению, последние год-два гостей становится меньше. Все обзавелись квартирами, а кто-то и загородными домами, каждый хочет, чтобы к нему в гости ехали. Не отношения стали хуже, но — куда-то тащиться, а потом выпьешь, обратно тащиться, ну и!.. В общем, те же и бывают.

В доме, где Макар гоняет своих телят, живет, рисует, где выращивает свои фамильные овощи в нахлобученном на дом мансардном колпаке со стеклянными стенами, гирлянды разноцветных помидоров и остреньких колючих огурчиков, которые чуть позже, под руками мастера, превращаются в необычайные соленья, где, когда приезжают друзья и выпарятся в бане, и расслабятся, поет он хулиганские песни, пионерские, подзаборные, поездные, рассказывает о подводных своих охотах. В доме сегодня снова стол уставляется соленьями, среди которых подмигивает с бутылки бородатый Распутин, и уже булькают на подходе пельмени, и толстый щенок Батя, топая ногами, крадется, чтобы украсть колбасу. Сегодня пируем мы. «Как мысли черные к тебе придут...» И хозяин, размахивая огурцом, поясняет:

— Завидую виртуозам. Обожаю Гарнера и умом понимаю, как он играет, умом, а пальцы не успевают. Но — ему это было нужно. В принципе я мог бы, наверное, потратил бы года три-четыре, но не сложилось. Я же завистливый на самом деле.

— Ну да! Чему завидуешь-то?

— Тому, чего сам не умею. Не умею хорошо играть фоно. Нехорош фигурой. Мог бы быть значительно лучше. Что для этого надо сделать? Потратить силы и время, Но нет, лучше не тратить силы и время, а сидеть и огорчаться. Времени примерно столько же уходит, результат другой.

Мы уехали, свет исчез во мраке. Пусто на зимних дачах. Там, в светящемся кубе, повисшем в ветвях, остались человек и его собака, которая бухает лапами в тишине, и ночь смотрит на них отовсюду. И нет ни слов, ни музыки, ни сил, Художник всегда живет один. В мир он ходит спасаться. И за это мир любит его. Но миру наплевать на одиночек.

• Владимир ЧЕРНОВ